"Галерея недвижимости", 20 июня 2013

Анна Якунина: «Никогда район окраины не станет твоим родным, если ты родилась в центре» 
Актриса Анна Якунина родилась в театральной семье и в буквальном смысле росла за кулисами театра на Малой Бронной, в котором играла ее бабушка. А в 16 лет танцевала в спектаклях театра им. Станиславского, где мама была режиссером. Вся семья мечтала о том, что она станет балериной, и потому в 11 лет Аня оказалась в Ленинграде, в хореографическом училище им. Вагановой. Однако по окончании школы поступила в ГИТИС, служила в «Сатириконе», откуда перешла в «Ленком». Кинематографическая судьба складывалась сложнее, но сегодня яркая, темпераментная, ни на кого не похожая Анна Якунина востребована и на экране. Ее героинь из «Личной жизни доктора Селивановой» и «Склифосовского» зрители сразу полюбили за их искренность, чувство юмора и независимый характер, что в полной мере свойственно и самой актрисе

— Аня, ты коренная москвичка. С чем связаны твои детские воспоминания о столице?

— Я родилась в центре, на улице Герцена, нынешней Большой Никитской, напротив ЦДЛ. Это и есть моя Москва. Мой центр — это улицы Герцена, Воровского, кинотеатр «Баррикады», где я смотрела все фильмы и мультики. Моя чудесная 110-я испанская школа, куда меня отдали не из-за престижа, а потому, что она была рядом. Детей в лучшие школы отдавали из разных семей, и в этом была прелесть Советского Союза. И никто не боялся за детей. Я самостоятельно ходила в школу и даже в детский сад, который находился в Скатертном переулке. Этот переулок и церковь у Никитских Ворот, где венчался Пушкин, театр им. Маяковского, театр на Малой Бронной — вот все мое детство. Хотя центр жил не только театрами, здесь располагались и профессиональные клубные заведения — ЦДЛ (литератора), ЦДРИ (работников искусств), Дом Медика, Дом Ученых, где проходили капустники, творческие встречи актеров, режиссеров, писателей со зрителями.

Замечательное кафе работало в Доме Медика, а в консерваторию все студенты ближайших вузов ходили обедать. Еще одним любимым местом отдыха и общения был ВТО на улице Горького, теперешней Тверской и его легендарный ресторан (ВТО сгорел в 90-м году). Все это находилось на небольшом пятачке, а сколько культурной жизни здесь было сосредоточено! Чуть позже, уже в 90-е, жизнь эта практически исчезла. Мой дедушка работал заместителем директора Московского областного театра, и он всегда обедал в ВТО. А я каждый раз после школы с нетерпением ждала наступления трех часов дня, чтобы прибежать к нему туда и вместе пообедать. Сейчас есть и Дом Актера на Арбате, и ЦДЛ — его обновили, переделали. С одной стороны, хорошо, что существует знаковое для многих место, но оно уже стало другим, более элитарным, пафосным. А тогда все друг друга знали — и официантки всех нас, и мы их. Помню, что там работала официантка Зина, с детьми которой — Русланом и Людмилой — я даже отдыхала в одном театральном пионерском лагере.

— И в вашем доме на Герцена царили такие же демократические нравы?

— Конечно! Мы все: я, мама, бабушка с мужем и моя тетя жили в большой трехкомнатной квартире в замечательном старом доме. Весь дом дружил. Мы до сих пор поддерживаем отношения с бывшими соседями. А тогда двери в квартирах в буквальном смысле не закрывались. Все заходили друг к другу поесть, попросить хлеб, соль, если не купили, вечером можно было забежать просто так. Соседи заглядывали на все наши тусовки. В общем, люди переплетались судьбами. Маму, бабушку и тетку называли «три сестры», потому что они абсолютно чеховские персонажи. У нас собирались писатели, актеры, музыканты. Я помню многих артистов Таганки, которые часто появлялись в нашей квартире, например, Бортника. Очень хорошо помню Евтушенко. Правда, я уже позже поняла, кто это. Или легендарного хоккеиста Мальцева, у которого был роман с моей теткой. И какие это были вечера! Стихи, гитары, романы… А романы обязательно были у всех. Никто особенно не заморачивался: ни что поесть, ни как накрывать стол. Хотели пообщаться — приходили: покупали вино, приносили еду, доставали то, что было в холодильнике, курили, трепались… Друзья приводили своих друзей. Так моя тетя познакомилась со своим мужем. Все было очень искренне. А сейчас все озабочены картинкой: какая сервировка, какой интерьер — вокруг же миллион реклам! Каждый хочет быть не хуже другого, а раньше собирались на шестиметровых кухнях и чувствовали себя прекрасно. Отношения между людьми были теплыми, важно было, о чем говорить! И какие это были разговоры о жизни, о театре, вообще об искусстве, какие споры!

— Кто обустраивал вашу квартиру? 

— Только бабушка. Она любила комиссионки, собирала фарфоровые статуэтки, у нас была горка, где они стояли. Бабушка обивала кресла гобеленом. Все делалось в соответствии со старым московским укладом. У нас было пианино, шикарное, Беккер. И я считаю трагедией, что мама с бабушкой, разменяв квартиру, не знали, кому его отдать. Они повесили объявление в консерватории — только возьмите. Раз переезжаем в новый дом, то надо новую мебель. Как можно было поставить немецкую стенку и рядом — старое пианино?!

— А что из предметов мебели, вещей считалось в вашем доме самым дорогим — не по стоимости, а по значимости? 

— У нас был дубовый стол во всю комнату — метров 35. Я такого стола больше ни у кого не видела. Когда мы разменяли квартиру, оставили его там — опять же потому, что не ничего понимали. А теперь многие ищут такие столы в антикварных магазинах. Я помню, как на перекладинах под этим столом делала себе тайники. Там была своя жизнь, домик под столом…

— Но в 11 лет ты уехала в Ленинград, поступив в балетное училище. Тяжело привыкала к новой жизни? 

— Я там прожила четыре года и только сейчас понимаю, что было действительно тяжело. И сегодня считаю глупостью, что сорвалась и уехала из-за детского максимализма. Конечно, я не стала бы балериной, но жалею, что у меня не осталось диплома. И для родителей было трагедией, что не смогли уговорить меня вернуться в училище. А у меня был подростковый возраст, возникла тоска по дому, друзьям, я устала, потому что там, конечно, приходилось адски много работать. Требовалось просто перебороть себя. Если бы мама действовала более жестко, я не уехала бы.

Сначала мне там нравилось, никакого протеста у меня не было, я, видимо, не осознавала всю степень серьезности своего шага. Конечно, по сравнению с абсолютно свободной жизнью дома я попала совсем в другие условия. Нас выводили гулять, мы не могли никуда ходить самостоятельно. Нас даже одевали одинаково. Я еще застала время, когда мы делали реверанс, а мальчики в ответ наклоняли голову. Тогда не говорили: «Здрасьте». В училище царил эстетизм. По воскресеньям нас выводили группой на экскурсию — на «Аврору», в «Эрмитаж», Русский музей, иногда во дворцы пригородов. Родители высылали нам на такие экскурсии пять рублей. Пирожных не ели, потому что все время фанатично худели. Помню, как я приехала на каникулы в Москву в красном байковом платье с желтым шарфом. Бабушка встретила меня и заплакала: «Боже, какой детдом!» (смеется).

— А сама Северная столица тебе нравилась? 

— Я так скучала по дому, по своей Москве, что, конечно, Питер не стал мне родным, даже отчасти, хотя мне и было там хорошо в те годы. А когда, став взрослым, ты возвращаешься туда, где прошел большой период жизни, это место начинает вызывать у тебя ностальгию. Но я никогда не смогла бы жить в Питере, он на меня всегда давил. Это не мой город по духу, но я обожаю в нем гулять, кататься по каналам, бродить по набережным, ездить в пригороды. Это невероятный город-музей, а окрестности — Петергоф, Пушкин, Павловск — чудо из чудес, но я стопроцентная москвичка. И хотя Питер не стал моим городом, но он красавец, и я его люблю добрыми детскими воспоминаниями.

— Куда твоя семья переехала из центра Москвы? 

— Я находилась в Питере, когда они переезжали, и вернулась уже в Текстильщики. Бабушка уехала в район метро «Аэропорт», в кооператив драматургов, в приличный дом. А мама с улицы Герцена — в Текстильщики. Я считаю это огромным легкомыслием. Да, квартира действительно прекрасная, большая двухкомнатная, 16-этажный дом строили немцы. В старой квартире жили бабушка с мужем, мама, и они так хотели разъехаться, что об остальном даже и не думали.

Началась совершенно другая жизнь. У нее был совершенно другой запах. Новостройка, незнакомые люди во дворе… Я каждый день ездила на «Пушкинскую» — в школу, к друзьям, а потом стала часто оставаться ночевать у своих подружек в центре. Я так и не приняла этот район, хотя там прошла определенная часть жизни, пока я не переехала. Но никогда район окраины не станет твоим родным, если ты родился в центре. Тебя будет тянуть туда, как преступника на место преступления. А мама до сих пор живет там.

— Квартиру у метро «Проспект Мира» ты приобрела, когда вышла замуж? 

— Нет, намного позже. Сначала мы купили квартиру в Текстильщиках, напротив маминого дома. А потом я сделала все, чтобы переехать ближе к центру. И в доме на улице Щепкина мы живем уже десять лет.

— Ты сама занималась ее дизайном?  

— Я вообще люблю заниматься интерьерами, домом. Но прежде у нас не было возможности сделать то, что мене хотелось. Только в последние годы я стала возвращаться к старому интерьеру. Мне нравится совмещать современный стиль со старым, такая эклектика, стилизация.

Я все делаю без помощи дизайнеров. Смотрю альбомы и журналы, но больше руководствуюсь своими ощущениями и воспоминаниями. Поняла, что делать надо только так, как нравится тебе. Не понимаю, как можно надеть платье, если тебе скажут: «Надень вот это», а оно мне не нравится. В этом случае я никогда его не надену. Также и с мебелью, обоями. Если мне что-то не нравятся, я никогда так не сделаю. Кроме того, у меня был отчим–художник, он мне помогал — конструировал, измерял, выбирал цвета. И сейчас у меня везде висят его картины.

— Дома у тебя есть любимый уголок? 

— Я свою квартиру очень люблю. Но она очень маленькая, и я всем говорю, что снимаю большую квартиру в окрестностях Парижа. Она была большой трехкомнатной, но мы, выбираясь из Текстильщиков, хотели купить четырехкомнатную, однако слишком много пришлось бы доплачивать. Поэтому я искала трехкомнатную, из которой удалось бы сделать четырехкомнатную. Поэтому у нас все мини: у каждого своя комната по 13 метров и гостиная, совмещенная с кухней, около 20 метров. Получилась очень уютная французская квартира.

— Ты любишь менять обстановку, переставлять мебель? 

— Раньше, когда я жила в Текстильщиках, у меня было патологическое желание каждый год что-то переделывать и перекрашивать. А сейчас у меня на это нет сил, поэтому я переключилась на загородный дом. Мебель не переставляю: в квартире все так распланировано, что особо ничего не передвинешь. Либо всю квартиру порушить и поставить новые стены, либо ничего не делать. Пока меня все устраивает.

— В загородном доме планируешь жить постоянно или отдыхать? 

— Жить за городом очень тяжело, но у меня давно была мечта, которую я сейчас осуществляю — строю дачу в Софрино. Там сосны, не поля, поэтому я уже четыре года возвожу дачу в традиционном усадебном стиле. Мне сделал проект потрясающий архитектор Сережа Кругляк. У меня будет дом-красавец. Похоже на усадьбу в Архангельском, желто-белый дом с колоннами. Я сейчас думаю, из чего сделать колонны на входе. Дом уже готов, ведутся отделочные работы. На электричке быстро можно доехать, а на машине пробки, но ночью — минут сорок.

Мечтаю, чтобы он стал родовым гнездом. Мне нравится большой семейный дом. Хочу, чтобы мама могла там жить, а мы — работать, а потом приезжать, чтобы мои будущие внуки жили на воздухе. Чтобы можно было сесть за большой стол, чтобы у каждого там была своя комната. 

У моей бабушки есть старая деревянная дача на Истре, и когда я приезжаю к друзьям в Абрамцево, то вижу такие же дома. Я терпеть не могу каменные здания, это для меня не загородный дом. А когда смотрю на террасы с висящими абажурами, то просто млею… Мама Маши Серебряковой всю жизнь сама шила такие абажуры, и один из них до сих пор висит на их даче. Вот такая старая дача с абажуром и чаем на веранде — это для меня абсолютно русский образ.

— А в загородном доме дизайнер работает? 

— Сначала из опасения что-то испортить, я думала, что все будет делать моя подруга дизайнер Лариса Бравицкая, которая предложила много идей, и они мне очень понравились. Но в какой-то момент, когда началась внутренняя отделка, я поняла, что невозможно полагаться только на другого человека, даже на того, которому доверяешь. Так что уют в доме я буду создавать сама, а вот отделку — с ее помощью. Архитектура мне не подвластна, я совсем ее не понимаю, но когда мне будут покупать стул или выбирать обои, невозможно говорить: «Делай что угодно, а я тут буду жить». Это как в «Вишневом саде»: «Петя, возьмите свои галоши. Они старые и грязные». «Они старые и грязные, но это мои галоши».

Архитектор проектировал дом, исходя из наших пристрастий, но на стадии отделки дизайнер должен быть с тобой в очень плотном контакте, при этом не должно быть никакого давления. Лариса нашла прекрасные двери из какого-то старого сгоревшего дома, она выбрала цвет отделки, который мне очень нравится. У нас получился удачный тандем.

— Ты самозабвенно любишь центр Москвы, и даже твой театр находится в самом центре — на Малой Дмитровке, с одной стороны Пушкинская площадь, с другой — Страстной бульвар…  

— Я рада, что служу в «Ленкоме», потому что еще с окончания института хотела работать там, но это был единственный театр, куда я боялась даже показываться. А теперь волею судеб или счастливого случая я работаю в одном из самых лучших театров Москвы, с одним из самых лучших режиссером нашего времени, да что там, просто с гением — Марком Анатольевичем Захаровым. К тому же у нас роскошное историческое здание. Заходишь в него и понимаешь, что ты — в Театре. Таких осталось мало. А главное, что я всю жизнь хотела и жить, и работать в центре. Так и случилось.

Москва стала другой. Но сейчас центр снова начал преображаться, происходит на новом витке возврат к прошлому и добавляется что-то современное. Мне нравится, что в Москве есть ночная жизнь, что не надо думать, куда пойти. И сейчас молодежь, уехавшая учиться за рубеж, очень хочет сюда вернуться. Почему они рвутся назад? Потому что у нас жизнь кипит, и она более свободная. А там жизнь жесткая и учеба жесткая. Да и вообще я думаю, это происходит потому, что они все русские до мозга костей, «где родился, там и пригодился». Другой вопрос, что в такой бурлящей жизни надо понимать, в какую сторону ты идешь.

— В какой стране, городе ты могла бы жить? 

— Сложный вопрос. Раньше мне казалось, что я увижу Париж и умру, и что это единственное место, где я хотела бы жить. Сейчас Маруся, моя младшая дочь (ей 17 лет), говорит, что будет жить в Париже. Но одно дело отдыхать там, а совсем другое — жить. Я ей объясняю: «Маруся, тебе там хорошо, когда ты приезжаешь и можешь за все заплатить, а ты поезжай и посмотри, как там живут студенты, по десять человек в комнате, кровать над кроватью». И она отвечает: «О, я так не хочу». Они же все думают, что снимут квартиру в Париже, и будут жить припеваючи. Париж, конечно, ни с чем не сравнимый город, но жить в нем можно, только если тебе удалось там состояться. А вот в Нью-Йорке я никогда не была, но мне кажется, что он совсем не мой по духу. Мне Европа ближе. Но вот в Германии я не могла бы жить никогда, мне там просто скучно. Или, например, в Вене, хотя это красивый город. И в Австрии, и в Германии высокий уровень жизни, там очень чисто, все упорядочено, все сделано для людей. Им самим, наверное, жить там замечательно, но это не моя природа. Мы все, русские люди, очень прямолинейные по своей сути, с широкой натурой, а они существуют по определенной форме. Может быть, это и хорошо, но мы уже не изменимся никогда. Но для того, чтобы понять, где я смогла бы жить, надо посмотреть весь мир. Может быть, идеальным для меня местом оказалась бы Гвинея или Австралия?!

Беседовала Марина Зельцер